Глава 10

Малфриде снилось просяное поле. Тяжелые колосья, напоенные соками земли, плавно раскачивались на ветру. Это было так красиво… Такой простор, такое богатство, такие особенные ощущения… Радость и ожидание. Она ждала кого-то, кто должен был приехать к ней из этого простора. Ее милый витязь, ее князь… И она уже стала различать его силуэт на коне, угадывала его посадку, его летящий по ветру алый плащ, сверкающий шлем… Только отчего-то все вокруг словно потемнело. Потемнело небо над полем, стал угасать свет, и в этом полумраке начали клониться к земле под невидимым ветром спелые колосья. И тут же стали зарастать колючим сухим бурьяном, а земля почернела, взбугрилась, пошла чудовищными трещинами, принялась разлетаться черным песком, точно пеплом. Или и впрямь пеплом? Даже фигура витязя потемнела. Его алый развевающийся плащ покрылся чернотой, погас блеск шлема. Из-под надвинутого на лоб капюшона холодно и остро сверкнули бездушные светлые глаза.

– Что, тяжело тебе без меня? – дохнуло откуда-то из глубины. – Нет места тебе нигде, потому что ты моя и только моя!..

Малфриду обуял ужас. Это объявился он, тот, кто имеет на нее право, кто хочет подчинить ее, утащить… И он уже близко, земля содрогается под копытами его мощного черного скакуна, а его хриплый глухой смех… Нет, просто гаденький, противный смешок, звучит уже совсем рядом. А потом… Она закричала и проснулась от резкого толчка.

Пробуждение не принесло облегчения – она все еще была в темном порубе, а ее опрокидывал и задирал остатки одежды страж-охранник.

– Чего орешь! Пора бы уже притерпеться.

Притерпеться к подобному было невозможно. И она опять начала извиваться, рычать и пытаться укусить насильника, пока тяжелый удар не отбросил ее на солому.

– Ишь, нечистое отродье, еще и брыкается.

Ей, слабой, измученной и униженной, оставалось только отвернуться и терпеть, пока стражник противно сопел и дергался на ней. Тошно было… Еле дождалась, пока он захрипел и обмяк.

– Так-то, ведьма. Меня упредили, как с тобой обходиться, чтобы ты силу особую себе не позволяла. Но ништо, недолго уже мне осталось об тебя мараться. Завтра Мокошин день, и, как повелел князь, поволокут тебя, поганую, на кострище, чтобы светлый огонь сварожич пропалил твое гнилое нутро. Народу уже собралось – тьма. Будет людям потеха, когда ты заверещишь у столба, обвязанная вязанками хвороста.

Он подтягивал портки, отряхивался, словно и впрямь невмоготу было ему, бедолаге, насиловать пленную чародейку. Плюнул на нее напоследок, а уходя, еще и пинка дал под ребра. Она сцепила зубы, боясь застонать, выказать слабость. А когда он полез наверх по лестнице, все же потянулась туда, где страж оставил ей миску с холодным варевом, стала, есть, разминая руками остывшую кашу. Гадко было, но есть все же надо, чтобы силы были. Какие силы? Для чего?

Она плакала в темноте, и слезы сами лились из глаз. Эх, где ее воля-волюшка, где уверенность в себе, в своей ведовской силе? Где тот простор, который все еще снился по ночам? И снился еще кто-то… Страшный, жуткий… Этот сон был хуже яви, хуже того, что с ней приключилось. Хотя, что может быть хуже…

Малфрида не понимала, отчего темный всадник, привидевшийся во сне, так пугает ее. Но помнила, что боялась его и раньше, когда была в силе, а он возникал в ее видениях, вызывая ни с чем не сравнимый ужас. Как-то ей подсказали, что этот темный обитает на полночи, что он силен и могуч и что он ищет ее. Тогда она дала себе слово никогда не бывать в северных землях, никогда не ворожить там. Вот и приехала в родные древлянские края, стала ведьмой. Ее унижают и травят, но ему, этому жуткому, она не досталась. Можно только радоваться этому. Пока ее не начнут сжигать на огне…

При мысли о предстоящей казни ей стало плохо. Огонь – это боль, мука, страдание. Как ей набраться сил, чтобы до конца все вынести? Да и нужны ли эти силы? Никто не оценит, никто не пожалеет. Все считают, что она несет людям одно зло. Мертвецов поднимает, скот губит… И не докажешь, что это их волхвы постарались, навели на нее поклеп. Ведь своих ведунов древляне чтят, даром, что те водятся с нежитью и творят колдовство. А вот баба-чародейка вызывает у людей лишь ненависть и гадливость, желание убивать… Или насиловать. Ах, вернись ее сила, хоть на миг, как она отомстила бы им за себя! Но при этой мысли в памяти опять возник темный из ее сна – и оторопь взяла. Странные мысли начинали лезть в голову: не ему ли, темному, она обязана своими бедами? Не он ли повинен в том, что, как говорил Малк, в ней течет иная кровь, и она нигде не может найти себе места? Она не такая, как все, люди боятся ее и оттого травят. И они победили…

От горьких мыслей становилось совсем невмоготу. Малфрида поднимала голову и мысленно молила Малка прийти. Где он – ее единственный друг? Неужто ему так опасно приходить к ней, неужто он не поверил ей и бросил, оставив без последнего утешения? Он был нужен ей, чтобы сохранить в душе хотя бы частицу доброты и тепла к кому-то. Иначе только мрак. И она начинала звать Малка. Он ведь всегда чувствует, когда о нем думают… Тем более, если зовуг. Она поняла это, когда вызывала его в видениях. Тогда он всегда поворачивался, словно чуял, что кто-то думает о нем.

– Малк!

Она уже кричала. Сверху отозвались:

– Чего воешь? Плетей захотела?

Малфрида забилась в угол, ощущая прилив злости. Теперь уже и на Малка. Он такой же, как все, а она-то надеялась, что он поверил ей… И в голове начинали роиться темные мысли о мучительной смерти, о том, как все будут веселиться, глядя на ее страдания, о том, что у нее, проклятой людьми ведьмы, даже нет надежды на светлый Ирий, где всегда лето, щебечут птицы и нег страданий… Ее же утянет за кромку чернобог. И тогда тот темный, который так страшит ее, придет за ее душой…

В порубе стояла промозглая сырость. Малфрида начинала мелко дрожать, кутаясь в лохмотья, пыталась зарыться в сено. Она видела во тьме, но время текло мучительно медленно, она не знала, полдень ли на дворе или уже вечер. Было холодно. Так холодно… Наверху завывал ветер. Уже который день. Иногда сыпал снег. Метет и метет. Под завывание ветра плененная ведьма впала в какое-то полусонное оцепенение. Потом и вовсе уснула.

Проснулась неожиданно, села, стала оглядываться. Что-то происходило, она не сразу поняла что именно. Прислушалась. Там, наверху, завывало и стонало. Даже сюда, в ее подземную темницу долетало разбушевавшееся наверху ненастье. И вдруг… Гром! Зимний гром! Гроза!

Малфрида так и рванулась на цепи, упала, вновь поднялась, стала метаться на привязи, тихо рычать, биться о стены. Там, в высоте, за снежными завихрениями и тяжелыми тучами несся по небу сам Перун-Громовержец, нес свою силу, разил молнией… Нет, она не видела этих молний, но слышала раскат грома. А значит, все вокруг насыщается особой мощью и силой. О, как ей надо получить хоть частицу этой силы! Зимняя гроза! Весь мир сейчас наполняется искрящейся проникающей благодатью, а она, запертая под землей, не может до нее дотянуться.

– Перун! – выкрикнула ведьма, протягивая вверх связанные руки. – Перун, обещаю тебе отдать самое ценное, что у меня будет!.. Обещаю великую требу, только помоги мне вновь стать чародейкой!

В маленькое окошко наверху сыпануло снежной крупой, и Малфрида ощутила на лице холодные крошки, тут же превратившиеся в ледяную влагу. И Малфрида невольно засмеялась, испытывая знакомое ощущение прилива силы – ее благодатное покалывание. Ах, еще бы немного…

Новый раскат грома. Ведьма рвалась на цепи, падала навзничь. Силы, силы, силы! Как ее мало, но она все же есть! И когда короткая зимняя гроза пошла на убыль, Малфрида уже ощущала себя не столь беспомощной. Хотя это не была прежняя, наполняющая до краев мощь чародейства, но она уже давала надежду. Ведьма, тяжело дыша и облегченно улыбаясь, осела вдоль стенки подземного сруба. Глаза ее сверкнули на миг желтизной, волосы зашевелились и опали. Она затаилась, не желая тратить пока даже частицу драгоценной силы, доставшейся ей от грозы Перуна.